- broshena.jpg (62.5 КБ) 30 просмотров
Олеся, как завороженная, раскрыла сумочку: денег почти не было — только что купила билет домой на те средства, что переслали родители. Но рука сама вынула последние купюры и вложила их в сухую коричневую ладонь цыганки.
Деньги исчезли в складках пестрой юбки, а вот сама цыганка — нет. Она подняла Олесину ладонь, долго изучала ее, хмурилась, цокала языком.
— Ох, девка… Намучаешься ты в жизни. Сердце ныть будет, да не раз. Семья твоя на горе горьком стоять станет. Но образуется все. Матерью будешь двум деткам… — пробормотала она наконец и вдруг добавила, уже глядя Олесе прямо в глаза: — А кучерявый твой от вас откажется. Можешь ему ничего и не говорить.
И растворилась в жарком, пыльном воздухе вокзальной площади.
Олеся стояла, как вкопанная.
В ушах звенели слова: «Откажется… от вас…»
— Лесь! Ну ты где ходишь? — окликнул Олег, раздраженный. — Договорились же — у входа жду! Ребята уже отмечают.
— Прости… Пойдем, — попыталась улыбнуться Олеся.
Сегодня был их день: выпускной вечер, прощание с институтом, с однокурсниками. А утром она узнала, что беременна.
Когда Олеся, дрожа, вытащила Олега в коридор и все рассказала, он молчал долго. Потом пожал плечами:
— Лесь, ты ж понимаешь… Я к себе, ты к себе. Какой ребенок?
Он попытался уйти взглядом в сторону, будто там был ответ.
— Но ведь… Мы можем переехать друг к другу… — шептала Олеся, хватаясь за надежду.
— Куда? У меня — угол, у тебя — две комнаты на четверых. Ни денег, ни работы. Не надо мне всего этого. Ты уж… как-нибудь… реши вопрос.
Больше она не спросила ни одного слова.
— Решу, — только сказала и почти бегом ушла с вечеринки, не разбирая дороги. Слезы текли сами по себе. А в голове — все тот же голос: «Откажется».
Ночь она почти не спала. К утру приняла решение. Матерью-одиночкой она не станет. И ребенка Олег видеть не хочет. А цыганка ведь сказала правду о нем — значит, и остальное сбудется: будут у Олеси семья, дети, счастье.
По приезде домой, она молча пошла в больницу.
С тех пор прошло почти двадцать лет. И старая цыганка снова приснилась — тот самый голос, та же черная бездонная тень глаз. Олеся проснулась в холодном поту.
Она лежала и перебирала прожитое: два аборта, десятки пустых надежд, разрыв с Валерой, который спокойно сказал: «Сын у меня будет от другой». Олеся кивнула тогда — не держу, мол, — и он собрал вещи.
Ребенку той женщины уже год, а Олеся живет одна.
И повторялись, как заклинание, слова: «Долго маяться будешь…». И ведь сбылось.
Кроме последнего. Двум детям она хорошей матерью так и не стала — по словам врачей, уже не сможет...
Уже потом оказалось, что Марина возвращалась из первой командировки на том самом самолете. Летали-то всего на день, а вон как обернулось. Сергей после похорон совсем сдал, запил. Дети маленькие, ничего толком не поняли.
Олеся, не раздумывая, забрала их к себе. Болело сердце и за сестру, и за племянников, и за Сергея — сломленного горем. Она старалась держаться, жила на автомате, лишь бы дети чувствовали опору рядом.
Она окружила детей заботой, подолгу сидела с Ксюшкой над рисунками, слушала, как Макар читает по слогам. И одновременно пыталась вернуть Сергея к жизни.
— Сереж, ни мать, ни отца им никто не заменит. Но ты им нужен живой, — твердила она. — На дне бутылки только дно найдешь, а детей еще поднимать надо.
— Не справлюсь я один, — признался он однажды, трезвый, измученный. — Я ведь что… ну работал, обеспечивал. А остальное на Марине держалось. Она и приготовит, и прибрано у нее, и детям сказки…
Он опустил голову — будто стыдился своей растерянности.
— Я пока к вам перееду, — сказала Олеся. — Вместе справимся. А там подрастут — сами.
Дни шли в заботах, в уроках, в простых ужинах, в тихих разговорах. Горе как будто затянулось шрамом — не исчезло, но перестало рвать душу.
Дети тянулись к Олесе, доверяли ей, искали ее руки. Ксюша иногда звала ее мамой, Макар не хотел отходить ни на шаг.
И незаметно они стали настоящей семьей — не той, что строится на страсти, а той, что держится на заботе, общих утратах и общей любви к детям.
Иногда Олеся боялась думать о том, что Сергей любит ее не так, как любил Марину. Но рядом с ним и детьми она впервые за долгие годы чувствовала себя нужной. И — счастливой.
Поздним вечером, когда дети спали, Сергей вернулся с работы.
Олеся сидела на кухне, задумчиво перебирая в памяти все прожитое.
— О чем задумалась? — тихо спросил он, подходя ближе.
— Ты счастлив со мной? — спросила она, не поднимая глаз.
— Счастлив, — он обнял ее, прижал к себе. — Хочешь, поженимся? — прошептал он в макушку.
— Может быть, потом… когда внуки пойдут, — улыбнулась Олеся. А перед глазами снова всплыла старая цыганка с черными, как ночь, глазами.
Она засмеялась тихо, почти неслышно, и этот смех вышел каким-то чистым, будто откуда-то из юности, до всех бед, до всех травм, до всех разочарований.
Сергей осторожно поцеловал ее в висок, словно боялся спугнуть это едва заметное счастье.
Олеся подумала о том, что судьба — не приговор. Можно пройти через боль, через ошибки, через страхи — и все равно прийти туда, где ждут, где любят, где нуждаются.
Автор: Светлана Гасс